Беседуя с Яковом, я не мог удержаться от вопроса, как он относится к тому, что его отца многие называют Богом. Яков оказался в затруднении:

- Я слышал, как отец про себя говорит: "Я - неумирающий человек". Я знаю, что такого отца и человека в мире больше нет. Есть хорошие и плохие, но такого больше нет. Я от него знал только хорошее. Для меня отец - это все, больше чем Бог, это сверхъестественный человек. Никто плохого слова не скажет за отца: "Это ж, - говорят, - Иванов!" И всем все понятно.

Вообще-то мы воспитаны сталинизмом. Шли за Родину, за Сталина. Как наше поколение может за это забыть? Это раньше люди шли за Бога. А у меня и мыслей о Боге не было. И сейчас нет. Знаю точно, что отец никогда в политическую и религиозную сеть не влазил. Он думал только о человеке. Поэтому его всегда уважали: и руководители, и простой народ.

Вот знаю один такой случай в Баку. Холодно было очень. А отец встал раздетый на базаре, скрестив руки, как Иисус Христос. Перед ним сразу целую кучу денег наложили. Людей невозможно много, богатых и нищих, толпа дивится на него. Отец спрашивает, указывая на деньги: "Это мое? Вы мне их дали? Значит, я могу этими деньгами распорядиться?"Берет их и начинает эти деньги всем нищим раздавать. А одна бабка подбегает к нему и давай ругаться: "Я, - говорит, - эти деньги тебе дала, а не нищим. Что ты делаешь?" Дескать, нищие для нее никто.

Я сам не присутствовал, но слышал, как отец рассказывал это матери.

Однажды читает отец, как один киевский профессор пишет о вреде курения. Говорит: "Я с ним согласен. Поеду до него". Поехал, а через два дня вернулся очень взволнованный и расстроенный. Рассказывает: "Приезжаю, прихожу к профессору, а он курит. Как же можно ему верить, если он сам курит, а людей учит, что это делать нельзя?".

Отец всегда доказывал своим примером. Помню, холодина за сорок градусов. В газете писали, что рельсы лопались от такой температуры, а он раздет да еще едет на площадке товарного поезда со Зверево. Железнодорожники дивятся: "Порфирий Корнеевич, как так можно?" А он подойдет к трубе для заправки водой паровозов, скажет: "Ну-ка, сынок, по- лей на меня". Тот, конечно, с радостью на него столб воды "бух". Волосы и борода отца схватывает льдом моментально, а тело горит и под ногами тает. Потом садится на заднее сиденье мотоцикла: "Яша, поехали". Я ему: "Пап, ты хоть обсохни немного в бытовке". Он: "Поехали, поехали". Никогда ничем не обтирался.

Болеть он, конечно, никогда не болел. Только один раз, когда на бегу упал в открытый люк и очень сильно повредил ногу. Температура тогда большая у него поднялась, но отец не позволил с ногой делать никакой операции. Нога у него быстро зажила, хотя так и осталась толстой.

Скажу больше, когда отец пошел по своей идее, у нас в семье никто уже не болел. Не только я, мама тоже болеть перестала. Даже умерла моя мама легко и моментально.

Отец был хозяин: всегда все делал сам. Дома он ухаживал за коровой, косил сено, копал и садил огород, тяпал посаженное. Даже когда мать продавала молоко от коровы, он носил ей его на базар. В огороде папа сажал бахчу, выходил к ней по утрам, что-то подтяпывал. У него арбузы и дыни всегда были огромные, один к одному. Как он уехал, я тоже начал сажать, так у меня получается не бахча, а мячики. Что такое? Не пойму, вроде все так же делаю.

Ел папа, как обычный нормальный человек. Но в субботу до воскресенья никогда. Он мог и по неделе не кушать. Мать ему: "Отец, что ты голову морочишь?" А он: "Я сказал". Тогда он старался большей частью находиться вне дома. В гости ходил: то там побудет немного, то там,- чтобы не было людям заметно. А ночью мог сказать: "Уляшечка, давай я буду кушать". И свое голодание прекращал. Кушал он все, что было в доме, но особенно любил окрошку с соленой рыбой. Гречка с молоком - тоже первая еда. Борщ, картошка, молоко - в общем, что мать готовила. Мясное он сильно не ел, но любил мясо жирное, возьмет маленький кусочек наполовину с жиром и съест. Зимой сало соленое тоже ел немного.

Как-то на курорте в Кисловодске врачи признали у меня диабет, назначали мне диету. Так отец говорит: "Выбрось это из головы. Ешь все, что хочется". Так я и делаю. И по сей день никакого диабета у меня нет.

Из развлечений у отца первым было играть в карты. И еще писал свои тетради. Обычно сделает дела и обращается к матери: "Бабка, тебе что-нибудь надо делать? Нет? Ну, тогда я побегу до греков". Кругом нас живет много греческих семей, целый греческий поселок со своими традициями. С греками обычно и играл отец. Не забуду случай, как он также спросил и пошел, а мать смеется: "Сейчас, - говорит, - он вернется. Вот увидишь, до греков не пойдет". Точно, через несколько минут отец возвращается: "Бабка. Ты взяла? Ну, отдай". Оказалось, он спрятал деньги в туалете, а мать эти его деньги нашла.

Обычно у греков играли в "Шестьдесят шесть", играли на деньги, на мелочь, могли играть до самого утра. Но скажу, что отец привык всегда проигрывать. Ему было важно общение, хорошее расположение людей, и потому он не выигрывал почти никогда. Однажды я пришел с ним, сразу выиграл и собирался уйти. Так он говорит: "Больше не приходи. Разве так можно?" Для отца это была особая тяга. Но когда приезжали люди, он, конечно, не ходил никуда.

Помню, в середине пятидесятых годов отец приезжает и привозит кожаный плащ на теплой подкладке. Я говорю: "Пап, откуда ты вещь такую богатую взял?" Он: "Сынок, ничего не мог сделать. Ехали со мной в вагоне летчики. Увидели меня раздетого и говорят: "Дарим тебе вот эту шубу". Я как только ни отказывался. Спрашивают: "Есть у тебя сын?" Отвечаю: "Есть". "Вот обязательно отдай ему. Раз ты не будешь носить, то сыну отдай".

Он привозил мне все дареное. Себе отец никогда не брал ни грамма лишнего. Мог взять только ткани себе на трусы и матери на платье. Больше ничего в жизни себе не брал. Но люди были готовы ему все дать. Ездили мы однажды с ним на рыбзавод на Азовском море. Как отец приехал, то люди там были настолько воодушевлены, что подарили нам бесплатно целый бочонок икры черной и красной. Директор выписал за счет предприятия.

Денег же отец никогда ни у кого не брал. Наоборот, помогал всем, отдавал последнее. Когда нужно, он шел в организацию и просил выписать, если имеется возможность. Если нет, значит, нет. "Извините", - и пошел. Но обычно ему всегда шли навстречу. Отец ведь не обогащался. В его системе ни драки, ни зависти, - ничего плохого нет.

Но скажу прямо: отца уважали до войны и сразу после нее больше, чем начиная с шестидесятых годов. Тогда руководители были другого порядка, еще не испорченные взятками. Отец прямо в трусах заходил до секретаря горкома партии, и его понимали. Тогда вообще люди были другие, чем теперь. В отце они все видели человека необычайного.

Никто за отца плохого слова не мог сказать. Только те руководители говорили плохо, которые его преследовали. Плохие люди были всегда. Преследовали, потому что отец их "бил по козырям". Они не любили справедливость и правду, но хотели, чтоб народ шел за ними. Ведь еще деда моего Корнея они раскулачили по доносу за то, что у него было две коровы, две лошади и четыре кабана. А то, что в семье у него в это время было 18 душ, даже не посмотрели. Отец тогда ездил в Новочеркасск, куда деда отправили по этапу, и спрашивал: "Кого вы арестовали? Какой же это кулак, если на одного человека положена одна корова?"

А после войны сестру отца Лидию Корнеевну, знаменитую партизанку "Аннушку", тоже они осудили. Два года человек провел в тюрьме. Потом о ней книжка вышла, вроде как оправдали, но годы-то не вернешь.

О плохих людях и их службах вспоминать не хочется. Еще при Хрущеве приезжал в нашу страну высокий представитель из Америки. Отец решил с ним поговорить, взял билет в Москву. Так его на вокзале задерживают и в милицию. В доме обыск устроили, забрали пишущую машинку и тетради. Держали отца трое или четверо суток, пока американец не улетел из Советского Союза. То же самое было, когда отец собирался поговорить с проезжавшим по Украине Хрущевым. Тогда видно и появилась легенда про отцову пишущую машинку. Несу я ее обратно домой, а меня спрашивают по дороге: "Это та машинка, на которой деньги печатают?"

Чего только не придумывали про отца. Карикатуры и выступления местных газет вспоминать не стану. Они все равно ничего не могли сделать. Ведь у отца никакой политики не было. Вреда он никакого не делал. Эти люди считали его за шамана и отправляли в больницу, как нервно-психического человека. Но даже в больницах его принимали обычно исключительно. В Ростове отец лекции студентам читал. Я не раз его возил туда, нас встречал профессор. Разве сумасшедшему позволят читать лекции? Подумайте сами, разве это просто так?

Сам отец мне про это все говорил: "Яша, не трогай ты никого. Время придет, и они поймут, что они делали. Бедные они люди!" Он всегда называл бедными людьми тех, кто заблуждался. Независимо от звания. Раз приезжает и рассказывает: "Знаешь с кем я ехал в одном вагоне? С Шолоховым. С ним еще один писатель. Коньяк пили, меня в свое общество приглашали, а я с ними пить не стал. Эх, бедные они люди", Сам он душой был богаче всех.

к главе "Сыновья доля"